Дуглас Лэйн

Назад, в 84-й

Жизнь в 80-е.

Жизнь в восьмидесятые не так уж и плоха. Телевидение, например, значительно лучше, чем вы думаете; меньше станций, меньше рекламы и всё вообще гораздо медленней. Нет банкоматов и факсов; нет электронной почты.

И когда я еду по связующей штаты дороге, пересчитывая наплывающие на меня жёлтые риски, всё обретает свой смысл. Последние шестнадцать лет были чередой жутких кошмаров, всё было настолько нереально, насколько это можно было представить, и год 1984 никогда не кончался.

Позвольте, я повторюсь:

Год 1984 никогда не кончался.

Это моя собственная теория единого поля. Поколение Икс, правление Клинтона, Джей Ленно, мои отношения с женщинами – теперь всё это обретает свой смысл.

Разрыв

Мы с Синди разорвали отношения в 2001.

Проблема заключалась в том, что Синди не умела спорить, или, что было бы более точным, она не могла найти суть. Она, как и все остальные, прошла курс лечения и принимала лекарства, но так и не научилась выделять самое главное. Я начинал с того, что она не так выдавила из тюбика зубную пасту, или возражал по поводу её стрижки, но она всегда пыталась выяснить, что же на самом деле происходит.

—Тебя не волнует моя стрижка. Ты просто не хочешь на мне жениться,— говорила она. Она не понимала, как должно было играть в эту игру.

—Всё дело в твоих волосах. Всё дело в твоих волосах. Я знаю, что ты этого не понимаешь, но проблема действительно в твоих волосах!

На самом деле она выглядела великолепно, у неё была прекрасная причёска, но когда она стояла в материнском подвенечном платье и разглядывала себя в зеркале, её волосы были зачёсаны назад и её смуглое лицо сияло – в этот момент она стала невыносима.

Я выпил свою таблетку. Я выпил свою таблетку и улыбнулся.

—Ты бы примерил смокинг,— сказала она.

—Я не могу,— ответил я,— Из-за твоих волос.

Мы с Синди расстались. Расстались потому, что она не умела спорить.

Семейство Смитов

Я бросил Синди и переехал в крохотную комнату с жёлтыми стенами и совмещённым санузлом.

В первый же день я встретил миссис Смит.

Она постучала в фанерную дверь моего жилья.

—Привет соседям!— сказала она,— Не одолжишь ли немного масла?

Ей было где-то тридцать семь – средних лет женщина, но всё ещё молодая – она каким-то необъяснимым образом выглядела юной, вела себя как юная девушка. И я бы не сказал, что она была совсем одета. На ней было пара мужских удлиненных шорт и топик. Её волосы были глубоко коричневого цвета, темнее, чем это должно было бы быть на самом деле, а её тело было поджарым и упругим.

—Масло?— переспросил я,— Я не уверен. Я только что переехал.

—Нет? Ну… быть может у меня чуть-чуть и найдётся. Почему бы тебе не зайти и не одолжить немного у меня?

—Чего?

—Добро пожаловать! Я пришла поприветствовать нового соседа. Пошли. Я представлю тебя моему мужу.

Она провела меня в свои… в их апартаменты. Смиты занимали куда большее помещение, чем я, и украшено оно было куда богаче. Женщина открыла входную дверь и провела меня мимо мягких кресел, через прихожую с лампой-гирляндой в гостиную. Мужчина, который, как я предположил, был её мужем, отдыхал на безупречно белом диване. Его ноги, заключённые в носки, лежали на подлокотнике, а его голова поддерживалась подушкой. Он работал над кубиком Рубика.

—Уинстон, вот наш новый сосед,— миссис Смит представила меня человеку на диване и затем повернулась ко мне. Он молчал. Механический тикающий звук заполнял тишину.

У Смитов был огромный катушечный магнитофон, стоящий под кофейным столиком и красный индикатор светился; стрелка уровня записи раскачивалась туда-сюда в пределах изогнутой шкалы, когда мистер Смит сменял цвета на своём кубике Рубика.

—Мы что, записываем нашу беседу?— спросил я.

—Ничего не могу поделать.— Сказал мистер Смит.— Это не наше.

—А чьё?

Он не ответил.

—Тебе ведь поставили диагноз, верно? На что тебя подсадили?

Это был грубый вопрос. Хотя, скрывать мне было нечего.

—А в чём проблема? Тебе ведь тоже диагноз поставили, верно?

—На чём ты сидишь?— снова спросил мистер Смит.

—«Рустин», в основном. Я рассеян,— сказал я,— Но я сейчас в норме. Я могу работать. Я даже собирался жениться.

—Так ты, значит, имеешь право голоса?— спросил мистер Смит.

—Да, имею.

—А мы – нет,— сказала миссис Смит,— большинство местных обитателей не имеют права голоса.

—Когда-то оно и у нас было,— сказал мистер Смит.

Я пожал плечами. Право голоса не было чем-то, что я воспринимал бы всерьёз.

—Так, может быть, мы бы смогли взять у тебя в долг несколько твоих таблеток?— спросил мистер Смит.

—Просто попробовать. Чуть-чуть,— попросила миссис Смит.

—Моих таблеток?

—Две или три – не больше.

—Эй, послушайте… У меня – курс, если я что-нибудь дам вам, то выбьюсь из графика.

—Ну, всего лишь две?— попросила миссис Смит.

—Нет,— сказал я,— И даже не просите.

—Одну?— попросила миссис Смит. Она обхватила моё запястье, пытаясь удержать меня. Я рванулся прочь, спотыкнулся и полетел назад, едва не падая. По дороге я задел переполненные хламом кресла под гирляндой.

—Не уходите,— сказала миссис Смит, когда я открыл входную дверь,— Мы будем хорошо себя вести.

Я ничего ей не ответил – наполовину выбегая, наполовину вываливаясь в коридор. У их двери я наклонился и полез в карман пиджака за таблеткой. В кармане ничего не было. Таблетки исчезли. Бутылочка исчезла. Они их у меня украли.

—Эй!— Я взвыл к дверям. Я колотил по дереву ладонями,— У меня расписание! Откройте дверь!— Я колотил и колотил,— Мне нужны мои лекарства. Откройте двери.

—Вам будет лучше без них,— сказала миссис Смит из-за фанерной двери.

—Мне нужны эти таблетки!

—Нет. Это нам нужны таблетки. Нам они нужны!— визжал мистер Смит,— Без них у нас нет будущего!

Детство под кайфом

Я терзаю верньер радиоприёмника, пробиваясь сквозь статику. Синди говорит, чтобы я следил за дорогой, но я ничего не могу с собой поделать. Я не могу заставить свои пальцы перестать отбивать нервную дробь. Я запираю и отпираю водительскую дверь и тереблю рычаг переключения передач.

Мне поставили диагноз в восьмилетнем возрасте: синдром нарушения внимания . Они посадили меня на Риталин и это было почти смешно. Я постоянно был под кайфом на этой химии и ни родители, ни педагоги ничего не имели против этого… А потом я забирался на свой Bigwheel. Крутил педали всё быстрее и быстрее, и разгонялся до немыслимых скоростей.

А теперь я трезв и чувствую себя тормозом. И, что хуже, я не могу справится с разбредающимися в разные стороны глазами и руками.

—Дело не в тебе. Это всё окружающая нас скука. Она живёт во всех этих рекламных щитах и дорожных развязках,— говорит Синди,— За дорогой следи!

Я извлёк из ящичка для перчаток упаковку мятной жевательной резинки, и проглотил не менее горсти.

В надежде на эффект плацебо.

Ломка

Поначалу мне казалось, что я смогу справиться. Мне не хотелось ничего объяснять моему врачу, не хотелось опускаться до того, чтобы вымаливать себе лекарства или идти к Синди, чтобы та разрешила мне пошарить по моему бывшему жилищу в поисках завалявшейся бутылочки. Мне вообще не хотелось видеть Синди. Как бы не проявляла себя моя болезнь, мне просто придётся пережить это, а после работы я пойду к Смитам и вызволю свои таблетки. Но уже через час после того, как я пришёл на работу, я принялся опустошать ящики своего стола и рыться в аптечке на кухне для сотрудников. Я даже попросил у секретарши одну из её пилюль.

—Чего ты на меня пялишься?— спросила она.

Шейле было за тридцать, у неё были светлые вьющиеся волосы и она всегда была одета в один и тот же красный свитер с высоким воротом и одну и ту же коричневую юбку. Она была практически невидима; ей нравилось быть незаметной, но я был исполнен решимости привлечь её к разговору. У неё было то, в чём я нуждался.

Она стала у шкафа с документами, наполовину вытянула верхний ящик и, затем, остановилась.

—У тебя есть таблетки?— спросил я.

—Чего?

—Ломка,— сказал я,— Меня ломает. У тебя есть лишние таблетки?

—Я уже выпила свою дневную норму,— сказала она.

—Ну пожалуйста.

Я пересёк комнату и стал рядом с ней у шкафа. Затем я взял её за плечо и завёл в свою кабинку.

Шейла села за мой стол. Она отодвинула мою чашку с карандашами, мой шарнирный стэплер и калькулятор на солнечных батареях, который я украл в отделе маркетинга. Потом она прижалась щекой к прохладной металлической крышке стола.

—Чего тебе от меня надо? Я – никто, и я ничего не знаю.

—Мне нужны твои таблетки. Всего лишь несколько таблеток,— мой рассудок уже был помутнён. Полосы из прозрачного золота и красного целлофана развевались перед моими глазами, и когда я смотрел на Шейлу, она выглядела куда моложе, чем раньше. Она изменилась. Ей было всего шестнадцать или семнадцать лет.

—У тебя телефон звонит,— сказала подростковая версия Шейлы.

Он действительно звонил и звон его был скорее подобен колоколу, нежели обычному синтезированному пердежу. Шейла, заметив, что я не шевелюсь, сама сняла трубку и передала её мне.

Звонила миссис Смит.

—Откуда ты взяла мой номер?

—Он был написан на бутылочке.

—Что тебе от меня надо?

—Как ты себя чувствуешь? Надо полагать, немного забавно?

—Я чувствую себя великолепно.

—Ничего подобного, но ты мог бы чувствовать себя великолепно. Хочешь, чтобы тебе стало легче? Почему бы тебе ни заглянуть ко мне? Уйдёшь ненадолго с работы.

—У меня строгий распорядок…— начал я и запнулся. У меня не было никакого желания умолять и оправдываться.

—Давай, заходи. Я хочу тебе кое-что показать.

В зеркале

Синди смотрит в зеркало над умывальником и ведёт указательным пальцем вниз по изгибу шеи. Она позволяет своему чистому белому полотенцу упасть с бёдер на кафельный пол.

—В том, что ты не под колёсами, есть одно преимущество,— говорит она.

—И какое же?

—Молодость.

Я откидываюсь на тонкое покрывало огромной кровати, стоящей в мотеле, беру пульт дистанционного управления с ночного столика, но телевизор не включаю.

—Ты прекрасно выглядишь,— говорю я ей.

Синди пожимает плечами и облизывает палец. Она берёт свои груди и выгибает спину, демонстрируя себя себе.

—У меня шикарные груди,— говорит Синди.

—Да.

—У меня шикарная кожа.

Я соглашаюсь с ней, но думать могу лишь о дозе.

—Хочешь потрахаться?— спрашивает Синди.

В свои девятнадцать она великолепна, у неё – шикарная кожа и я, со своим двадцати двух летним телом прекрасно подхожу ей: у меня плоский живот и широкие плечи, но секса мне хочется в самую последнюю очередь.

—Ничего я не хочу,— говорю я,— кроме как снова закинуться.

Синди поднимает полотенце и прижимает его к груди, чуть прикрывая свою наготу. Она уже начинает выходить из ванной, как вдруг оборачивается к своему отражению.

—Поехали,— говорю я.

Синди не перестаёт смотреться в зеркало, и лишь кивает себе головой.

—Надо двигаться.

—Знаешь,— говорит Синди,— я не могу перед собой устоять.

Слезая с колёс

—Привет,— сказала миссис Смит.

Она отворила фанерную дверь и стала на пороге, прямо на моём пути, представляя мне возможность оценить её внешний вид. На ней был персиковый шёлковый халат, которых заканчивался на бёдрах.

—Итак, ты пришёл,— сказала она.

—Угу,— я не был совсем уверен в истинности моего ответа,— Впусти меня.

Она отодвинулась в сторону ровно настолько, чтобы я проскользнул мимо и я, пошатываясь, направился в темноту её апартаментов.

Единственным источником света была рампа, обращённая в центр комнаты. В её луче стоял металлический стул, и миссис Смит села на него.

—Сейчас они нас снимают. Им нужны ещё детали,— сказала она,— Твои глаза уже привыкли? Ты видишь камеру?

Я видел камеру. В углу стояло нечто смутно-треугольное с мигающим красным огоньком.

Прикрой её так, чтобы они меня не видели,— сказала миссис Смит. Она распахнула свой персиковый халатик и извлекла из внутреннего кармана мою бутылочку с лекарством.

Миссис Смит вытряхнула на свою ладонь одну из таблеток, разломила капсулу и вкусила наркотик.

—Мой муж – хороший человек, но он подневолен. Он делает всё, что прикажет Братство. Ему приказывают слезть с колёс – он слезает. Ему говорят, они хотят записывать наши разговоры или снимать нас на камеру – и он позволяет это. Разумеется, что ещё ему остаётся?

—Верни мне мои таблетки,— сказал я.

—Они тебе не помогут. Ты сбился с графика и они сразу не подействуют. Но у меня есть немного дури. Почему бы тебе не курнуть и не успокоиться?

Я сел рядом с ней, на полу, и она извлекла из халата бумажный пакетик. Она высыпала зелёные листья на сигаретную бумагу, свернула косяк и передала его мне.

—Задерживай дым в лёгких,— сказала она.

Я был на границе воздействия двух разных веществ и моя ломка только усилилась. Я откинулся назад, устраивая голову на металлическом сиденье, и уставился в клубящийся над головой розовый туман.

—Меня ломает,— сказал я.

—Посмотри на это,— сказала миссис Смит.

Я открыл глаза и сел немного ровнее.

А миссис Смит вручила мне микроволновую печь… расцвеченную ярко оранжевым неоном.

—Это зачем?— спросил я.

—Просто следи за ней.

Прибор поражал не столько неожиданностью, сколько отсутствием функциональности; что-то с печью было не так. Я не мог поверить в то, что она была здесь, что она вообще могла существовать.

—Что с ней не так? С ней же явно что-то неладно, но я не могу понять, что именно.

—Открой её,— предложила миссис Смит.

Внутри, на вращающемся стеклянном блюде, покоилась ещё одна микроволновая печь, меньших размеров и куда более старой модели. У старой печи был всего один переключатель. И пока я смотрел на неё, она росла. Она расширялась, пока не заполнила весь внутренний объём и внешняя печь не начала трещать под её натиском.

—Смотри, смотри,— сказала миссис Смит.

Внешняя печь поддалась, треснула по углам и наружу проступила чёрная коробка.

—Что за?— спросил я, когда оранжевый пластик заструился по моим ладоням и коленям. Внутренняя микроволновая печь заместила собой внешнюю и от новой модели не осталось ничего, кроме лужицы расплавленного оранжевого пластика.

Миссис Смит подключила чёрную микроволновую печь к сети и бросила мне на колени пластиковый пакет для пищевых продуктов. Внутри были полуфабрикаты Swanson.

—Посмотрим, будет ли она готовить,— сказала миссис Смит.

Я засунул полуфабрикат в печь и, не выставляя ни температуры, ни режима, нажал кнопку запуска. Мы смотрели как картонная упаковка вращалась и вращалась вокруг своей оси.

—Всё ещё работает,— сказал я.

—Да,— миссис Смит нажала выключатель, вытащила из открывшейся печи пакет с полуфабрикатами и сорвала с него бумажную крышку. Над коричневым пузырящимся месивом подымался густой пар.

Соблюдая скоростной режим

Будущее – это галлюцинация. Я вижу, как оно пенится над горизонтом: город из цилиндров и квадратов, и я удивляюсь, как всё это держится в воздухе. Будущее не реально, оно красно-зелёное, словно Рождество. У Yugo вместо спидометра – телеэкран, из выхлопной трубы вырывается реактивная струя.

—Мы летим.— Говорит Синди. Она пристёгнута ремнями рядом со мной, на ней – космический скафандр и говорит она через крохотную щель в гермошлеме.— Летим!

Будущее – это галлюцинация, розыгрыш, но я всё равно жму на газ. Я хочу достигнуть мерцающего города на холме, пока тот ещё не растворился в эфире, пока он не вернулся в прошлое.

Розовый порошок Опры Уинфри

Я проник в квартиру Синди – в мою бывшую квартиру – просунув кредитную карточку между дверью и косяком. Первым делом, я отправился в ванную, к аптечке. Там я обнаружил десятки бутылочек, коричневых флаконов, заполненных розовыми таблетками. На этикетках бутылочек, стоявших сверху, значилось: «Старение», «Непрерывность», «Память» , и так далее…

Этикетки пузырьков на нижней полке были более конкретными: «Интернет», «Малыши Бини », «Администрация Клинтона», «Говард Штерн »…

Я взял «Бурю в пустыне» и «Поколение Икс» из нижнего ряда и прочитал предписание. Таблетки следовало принимать дважды в месяц перед едой. Я схватил ещё одну бутылочку, с этикеткой «Опра Уинфри», и вдавил защищённую от детей крышку.

Я разломил желатиновые оболочки и высыпал порошок. Потом я облизал кончик указательного пальца и попробовал немного порошка.

«Сегодня мы поговорим с родителями детей, помнящих свои воплощения в прошлых жизнях»,— возопил телевизор из гостиной. Я закрыл аптечку и пошёл посмотреть, что это была за передача.

Худощавая Опра Уинфри поднялась к аудитории. «Эти дети помнят семьи и друзей, которые были у них ещё до рождения» Я добрался до телевизора и выключил его, но Опра продолжала говорить. Я схватил электрический шнур и дёрнул изо всех сил, но он даже не был воткнут в розетку.

«Давай ты, девочка!»,— проорал телевизор и внезапно отключился. Я принял ещё немножечко розового порошка.

«Это я…»— говорила Опра ребёнку, лежащему в гипсах. Она стояла над ним в его больничной палате, и его мама рыдала, а Опра пожимала пальцы мальчика – единственную часть его тела, не скрытую под гипсом,— «Это я… Опра»

Я пошёл в ванную и смыл с рук мисс Уинфри. А потом опрокинул содержимое бутылочки в унитаз.

Капсулы плавали в синей воде, переворачиваясь и кружась, пока я, наконец, не собрался и не нажал на слив.

Ломка. Попса

По следу конца двадцатого века неотступно шёл призрак; призрак, о котором я всегда знал, но чьё имя было мне неведомо. Слова пришли, когда я смыл Опру Уинфри. Я смотрел, как кружится в унитазе розовый порошок, слушал журчание воды и помнил тексты всех песен из хит-парадов между 1980 и 1984: Purple Rain, Too Shy, Stray Cats Strut, the Safety Dance, Melt with You, Hello, Cars, Down Under, 99 Luftballons...

Каждый обрывок поп-музыки, включая «Pop Muzik » играл в моей голове и всё обретало смысл.

Видео убило нечто большее, чем просто радиозвезду, понял я. Мне хотелось ещё наркотика, но мне следовало превозмочь себя.

За мной следили, я был обманут и введён в заблуждение неким особо научным способом.

Я сел на кафель, пытаясь вытрясти из головы политику танцевальной музыки.

—Скажи «нет» наркотикам,— убеждал я себя,— просто скажи «нет»!

Медленно продираясь сквозь какофонию звучавшей внутри меня попсы, я очищал аптечку. Одну за одной, я опорожнял коричневые флаконы в унитаз и смывал.

—Я всё ещё здесь,— сказал я, глядя в зеркало и пытаясь узнать смотрящее оттуда лицо. Молодое, не испорченное временем. Я менялся, подобно микроволновой печи, но я продолжал высыпать таблетки и смывать их.

—Давай сойдём с ума,— сказал я юноше в зеркале,— Сжигая дом дотла !

В дороге с семидесятых?

—Время, должно быть, остановилось ещё до нашего с тобой рождения,— сказал я.

—Ну ты сострил. Добей меня танцем,— Синди высовывается из окна автомобиля и стряхивает пепел. Она курит сигареты, хотя она не имеет… не имела такой привычки, или просто не собиралась курить.

—Как я выгляжу,— спрашивает Синди. Она завязывает рубашку на узел пониже груди и я понимаю, что у меня началась ещё одна эрекция. Теперь я жалел, что упустил свой шанс в мотеле.

—Ты классно выглядишь,— отвечаю я,— сексуально.

—Спасибо,— она снова затягивается сигаретой и откидывается в кресле, наполовину высунув локоть из окна.

—Но ты меня не слушаешь,— сказал я,— Это ощущение статичности преследует меня давно, как минимум, с семидесятых.

—Мне всё равно,— отзывается Синди.

Оранжевый порошок и Рональд Рейган

>

Я состряпал себе обед из макарон быстрого приготовления и сыра, смотрел по телевизору Зелибобу и ждал Синди с работы. Я смотрел «Улицу Сезам», потому что кабельное телевидение уже не существовало.

—Сейчас 1980 год. Ты попал не в то время,— сказал Зелибоба.

—Я проклят. Я не могу вернуться в своё время к папе и маме, в мой Египет, пока проклятье не будет снято,— объяснял какой-то маленький фараон.

—Это был повтор эпизода, когда Зелибоба заблудился в музее «Метрополитен»

Я замешал жир и оранжевый порошок из пакетика с приправой в лапше и сел у телевизора. Двигалась ли квартира назад во времени? Ответить было невозможно, поскольку всё, что было у нас с Синди, было слишком старым для того, чтобы заметить это движение.

—Ты поможешь мне решить задачу?— спросил принц.

Я боялся обедать. Когда я прочитал список ингредиентов на коробке, то забеспокоился, что оранжевый порошок мог испортиться.

После того, как «Улица Сезам» закончилась и заклятье было снято, я переключился на NBC. Канал принимался плохо, но после того, как я повозился с антенной, я смог разобрать, что же было на экране.

Шли президентские дебаты. Уолтер Мандейл и Рональд Рейган собирались обсуждать налоги, расходы на оборону и мораторий на смертную казнь. Я смотрел на снежащее и прыгающее изображение и ждал, когда же объявят кандидатов.

Входная дверь распахнулась, я услышал как звякнули ключи Синди, когда она положила их на столик.

—Ау? Кто здесь,— спросила Синди, стоя в дверях.

—Я смотрю телевизор,— сказал я.

Синди вошла в комнату не снимая плаща. Вода капала на паркет. Синди расстегнула свой плащ, и я увидел, что одета она была в обычную свою юбку цвета хаки и зелёный свитер с высоким горлом, но выглядела она странно. Фальшиво. Слишком молодо для своей одежды.

—Что ты здесь делаешь?— спросила она.

—Я же сказал. Смотрю телевизор.

Рональд Рейган встал за свою трибуну, улыбнулся публике и пробежал взглядом по своим записям. Трибуна Уолтера Мандейла оставалось пустой.

—Ну, я рад, что вы задали этот вопрос,— сказал Рейган, хотя никто никаких вопросов ему не задавал. Трибуна Мандейла всё ещё пустовала.

—Опять ты…

—Господин президент,— вступил один из журналистов,— господин президент.

—Я отказываюсь обсуждать возраст во время избирательной компании,— сказал Рональд Рейган,— и считаю нечестным пользоваться молодостью и неопытностью моих оппонентов.

—Господин президент, ваши оппоненты не… мистер Мандейл не явился.

—Ну, я…

Синди стояла, заслоняя телеэкран, махала руками перед моим лицом и расстёгивала плащ. Она была настойчива,— Чего тебе надо?

—Ну, я…— сказал Рональд Рейган.

Синди выключила телевизор и скрестила руки на груди,— Что ты здесь делаешь?

—Я должен…— начал я.

Синди расчесала пальцами свои мокрые волосы и тяжело вздохнула.

—Я должен кое-что тебе показать.

Госпожа ПакМан и «Люди в чёрном».

На то, чтобы Синди поняла, что происходит, ушло всего лишь пара часов. Она игнорировала график и не принимала лекарства уже несколько дней. Она рассказала мне, как много боли я ей причинил, что она не хотела меня видеть. Я соглашался со всем, но не уходил. Я сказал, что хотел дойти до сути и ждал, когда лекарства окончательно прекратят действовать.

Теперь Портленд выглядел иначе. Метротрам исчез, а вместо Старбакса , Блокбастера и Гэпа оказались музыкальный магазин, спортивный бар и 7-11 . И не было никого, кто выглядел бы нормально, все носили длинные волосы.

У Синди начала кружиться голова, а перед её глазами заплясали цветные сполохи. Она сказала, что хочет выпить что-нибудь холодное.

—Хочу ли я газировки?— Спросила Синди,— Да, я хочу газировки.

Мы вошли в магазин и над нами зазвенел электрический колокольчик.

—У вас есть автомат с крепким кофе?— спросил я клерка.

—Нет.

—Ну не в том смысле, что с настоящим крепким кофе – просто такая автоматическая штука с кофейным порошком и всякой химией? Ну, вроде автомата по продаже кофе со взбитыми сливками?

—Вы что, обдолбались?— на полном серьёзе спросил парень.

—Видишь разницу?— я спросил у Синди,— Тебе ничего не кажется странным?

—Хочу газировки,— сказала Синди.

В дальнем углу стояли два игровых автомата: «Донки-Конг» и «Госпожа Пакман». Двое мужчин в деловых костюмах налегали на джойстики.

—Вы принимаете лекарства?— спросил парень за прилавком,— У вас есть право голоса?

—Одну газировку, пожалуйста.

—Иди и сам возьми,— ответил парень.

Я отправился вглубь магазина, и пока я наполнял бумажный стаканчик красной жижей, я смотрел на экраны игровых автоматов. Яркие пиксели метались повсюду. Я закрыл глаза и слушал назойливую музыку и шум, производимый обычно во время секса.

—Что с вами, мистер?— спросил один из мужчин. Он прекратил играть и сейчас направлялся ко мне. В нём было где-то метр восемьдесят, он носил чёрный костюм, серебристый значок и отсутствие каких-либо видимых эмоций,— С вами всё в порядке?

Розовый призрак поглотил Госпожу Пакман и игра завершилась.

—С твоей подружкой всё в порядке? Голова у неё не кружится?— спросил мужчина.

—С ней сейчас всё будет в порядке.

Но они от меня не отстали. Второй мужчина закончил играть с Донки-Конга. Он отошёл от своего автомата.

—Ты знаешь в каком ты времени?— спросил игрок в Донки-Конга.

—Ну, сейчас чуть за десять вечера.

—А год-то какой?— спросил игрок в Миссис Пакман.

—Понятия не имею.

Игрок в Госпожу Пакман заломил мне руки, развернул меня и приложил лицом к стеклянной поверхности экрана игрового автомата. Инициалы лучших игроков вспыхивали под моей щекой. FUK, BLT и CDL удерживали лидерство в таблице рекордов.

—Ну хотя бы попробуй догадаться.

—Я бы сказал, что где-то между восемьдесят третьим и восемьдесят четвёртым,— предположил я.

—Я прихвачу девчонку,— сказал игрок в Донки-Конга.

Агент Миссис Пакман вдавил меня лицом в экран, и я уже начал опасаться, что стекло не выдержит, но агент снова поднял меня и заглянул мне в глаза.

—Ты перестала принимать лекарства, не так ли?— человек Донки-Конга спрашивал Синди, толкая её к машине по продаже газировки.

—Тебе придётся начать заново,— сказал агент Госпожи Пакман. Он схватил мою руку и разорвал рукав на моей рубашке.

Он показал мне шприц, так, чтобы я увидел изображённый на нём символ. С иглы улыбалась русалка «Старбакса»

—Ты, кажется, хотел найти автомат по продаже крепкого кофе,— заметил человек Донки-Конга.

—Нет,— сказал я,— не очень.

—Но ведь ты сказал именно это.

—Я возьму охлаждённый кофе с молоком,— сказала Синди. Взгляд её был тоскливым и мутным,— или лучше лимонад?

—Ты просто присядь, и тебе сейчас же сделают огромную чашку ледяного кофе с молоком,— сказал агент Госпожи Пакман и вонзил иглу мне в руку.

Я осел на кафель под звуки из видеоигр: слышно было, как Донки-Конг сотрясал перекрытия, а Госпожа Пакман пожирала точки.

Чашка кофе и утренняя газета

Я пришёл в себя и осознал своё тело пережёвывающим несвежую пшеничную лепёшку и запивающим её двойным мокко. Только потом до меня дошла суть происходящего. Воздух, прошедший кондиционер и дневное освещение сбивали с толку, но я упорно осматривался в поисках хоть каких-нибудь подсказок. Похоже, было уже утро.

—Какой сейчас год?— спросил я.

—Чего?— переспросила Синди. Она посасывала охлаждённый кофе с молоком и рвала бумажную салфетку на крохотные клочки.

Я подошёл к прилавку, к стойке с газетами и купил «USA Today». Она датировалась 23 января 2000 года, но на первой полосе была фотография Рональда Рейгана. «Его наследие продолжает жить в избирательной кампании 2000»,— гласил заголовок.

Я расплатился карточкой «Visa», вписав своё имя над пунктирной линией.

Какой же всё-таки был год? Ответа я не нашёл. «USA Today» рассказывало о поглощении корпораций, и о прекращении регулирования телевидения, о избирательной кампании, но ни словом не обмолвилось о том, было ли Дональду Дакку семьдесят или восемьдесят шесть, снималась ли в кино Мадонна, какое место в хит-параде занимали «Backstreet Boys» и собирался ли Джордж Буш извиняться, даже если он и не считал себя виноватым.

Я пролистал газету и выпил свой мокко, но новости так ничем мне и не помогли.

—Пить хочу,— сказала Синди.

Кратер

Дом, в котором я жил, исчез, точно так же, как исчезла вся улица. Вместо них зиял гигантский кратер в котором валялось несколько осколков стекла. Фундамента – и того не было.

—И в каком же мы году?— спросил я.

—Так ты сейчас здесь живёшь?

—Раньше здесь был дом,— сказал я.

—Сейчас две тысячи какой-то,— отозвалась Синди.

—Чего?

—Сейчас 2001.

—Да, а в газете написано, что 2000. Мы всё ещё отстаём на год,— сказал я,— Помнишь человека со шприцем?

Синди покачала головой, потом присела на корточки и начала перебирать гравий. Она нашла ржавый гвоздь, серебряную зажигалку, четвертак двухсотлетней давности и кусок кубика Рубика. Красные и синие наклейки были обгоревшими по краям.

—Помнишь? В магазине с игровыми автоматами?

—Ты думаешь, что это мне что-то напомнит?— спросила Синди,— Да какая вообще разница, что за год сейчас?

—Может, война была.

—Что ты имеешь в виду?— спросила Синди.

—Не знаю. Может быть была ядерная война. И мы все уже умерли.

Синди подкинула двухсотлетний четвертак. Выпал орёл. Она оторвала зелёную наклейку от обломка кубика Рубика,— Ты умер в тот момент, когда начал думать об этом. Ты умер, когда поломал график. Ты – бесполезный, вычеркнутый изо всех списков, сумасшедший покойник.

—Множество людей живёт безо всяких графиков. И не употребляют лекарств.

—И не голосуют,— заметила Синди,— Да и у нас тоже теперь нет права голоса.

Карусель

Ночь мы провели в офисе, прятались в моей кабинке. Мы пили быстрорастворимые супчики из бумажных чашек и пытались развлечь друг-друга игрой в «города», но, так или иначе, думали мы о таблетках.

У нас с Синди опять была ломка.

—Когда мне было лет пять, мой отец, настоящий отец, а не мой папа, взял меня в парк аттракционов,— рассказывала Синди,— он хотел прокатиться на карусели, а я не хотела.

—Слушай, а кто пел ту песню о разговорах во сне?— спросил я,— Не «Romantics», случайно?

Синди не ответила. Она отвернулась и схватила пластмассовую урну. Синди стошнило кусочками лапши и коричневым мясом.

—С тобой всё в порядке?

—О, Господи.— Сказала она, вытирая рот рукавом своего шерстяного свитера.— Да я вся резиновая. Меня бросает то в жар, то в холод.

Синди была покрасневшей и горячей на ощупь. Вокруг подмышек, сквозь свитер проступали пятна пота.

—Я принесу тебе воды,— сказал я.

—Почему мы не пьём таблетки? Может нам лучше просто выпить таблетку?— спросила она.

—Нет.

Синди вытерла губы, отпила немного холодного супа и опять принялась за своё. Она повертела в руках мой калькулятор, перевернула его и напечатала «BOOB», а потом «hEll».

—Мне страшно было от катаний, от любых. Меня просто подводили к следующей машине и я опять плакала,— сказала Синди.

—Что?

—Когда папа взял меня в парк развлечений.

—Ах, да…

—Но хуже всего остального была та карусель. Там наверху стояли голландские девочки… статуэтки из дерева, и они крутились туда-сюда, когда карусель вращалась. А я думала, что эти куклы были живыми, что туда ставили девочек, которым карусель не нравилась.

Офис изменился: свет спадал куполом вырывая из темноты кусок красного ковра, под которым раньше стоял факсимильный аппарат. Компьютеров не было.

—Послушай,— сказала Синди. Она сжала мою руку и я только сейчас понял, что вот-вот готов был отключиться.

—Послушай,— сказала она,— Я не думала, что я могу превратиться в деревянную статуэтку, я уже ощущала себя на верху. Мне казалось, что я уже вся из дерева.

Я отпил ещё немного супа и ожёг язык. Суп был горячим; он уже остыл но сейчас над ним снова поднимался пар.

—А отец, он решил, что поедет сам. Он сказал, что будет развлекаться, и что он покажет мне, что бояться нечего,— говорила Синди,— А я просто знала, что он умрёт, что он задеревенеет и что смотрителям парка придётся потрудиться, чтобы поставить его наверх. У тех голландских девочек были деревянные платьица. На отца бы такое не налезло.

—Но он же не умер. Он не умер и всё было замечательно.

—А ты уверен?— спросила Синди.

Я не ответил. Меня тошнило в урну.

—Я не помню, что случилось потом. Это было слишком уж давно.

—Не так давно, как ты думаешь,— сказал я.

Уличное будущее

>

Утром мы решили покинуть город. Yugo, принадлежавший Синди, стоял у школы, где-то в двух кварталах от моего офиса.

Подросток, панк в камуфляжных штанах и розовой безрукавке, сидел на её машине. Когда мы подошли, он скрестил ноги на багажнике и закурил сигарету.

—Сваливай, малыш,— сказал я.

—А ты чё, мой дедушка?

—Просто сваливай нахрен,— сказал я.

—Ты в настоящем?— спросил он,— Хочешь немного будущего?

—Слезай, нам ехать надо,— я схватил панка за руку и принялся стаскивать его с багажника. Синди принялась меня останавливать.

—Погоди,— сказала она,— он пытается нам помочь.

—Прислушайся к своей старушке. Я тут не баклуши бью, я говорю о деле,— сказал он, затянулся сигаретой и затем выкинул её на дорогу.

—О каком ещё деле,— спросил я.

—Ты знаешь, есть такое будущее, о котором все говорят, но никто туда не попадает? Ну, это примерно то, о чём идёт речь,— он достал косяк, флакон с розовыми кристаллами и несколько капсул.

—Я не хочу,— сказал я и попытался ослабить хватку Синди на моей руке.

—Да ты на себя посмотри, на старушку свою. Ей хреново, ей надо. Вы двое всё равно никуда не сможете уехать без дозы.

—Да?

—Ты ведь избиратель, правда? Год две тысячи и какой-то там?— спросил панк.

—Безусловно,— сказал я,— Ну, скорее всего.

Ты просто сидел не на той дряни, вот и всё. Тебя подсадили на всякую херню. Послушай, на не продаю такое будущее,— сказал он,— У меня тут 2000 год в этом флаконе. Настоящий двухтысячный с летающими машинами, футуристическими постройками и роботами. И это – настоящая дрянь!

—Летающие машины?— спросил я.

—И роботы,— подтвердил он.

—Сколько?— спросила Синди,— Сколько ты за это хочешь?

В пути

Мы – словно туристы. Мы останавливаемся в зонах отдыха, в придорожных кафетериях, мы фотографируем асфальт, писсуары и неоновые вывески, на которых написано «Мест нет». Но теперь я не мог дождаться очередного съезда с автострады, я просто не мог больше ехать. Я съезжаю на обочину в случайном месте, останавливаюсь и выхожу из машины.

Включаю аварийные огни.

—Что ты делаешь?— спрашивает Синди,— Кто-нибудь может остановиться.

Я снова забираюсь внутрь и выключаю аварийку, но прежде чем вылезти, включаю радио и кручу верньер настройки.

—Захвати камеру, пока ты там,— говорит мне Синди.

Я передаю ей фотоаппарат и Синди снимает шоссе перед нами. Я обнимаю её и прижимаю к себе. Мне хочется быть как можно ближе к ней. Я хочу быть счастливым даже после всего, что случилось.

Мы садимся в машину и просто сидим некоторое время, не уверенные в том, каким будет наш следующий шаг.

—Давай ещё немного курнём,— предлагает Синди. В её руках – флакон и она скручивает крышку.

—Ты уверена?

Синди не отвечает. Она достаёт металлическую трубку, затягивается и передаёт её мне.

Я смотрю на расползающийся розовый дым и затем только делаю затяжку. Мои глаза слезятся, но я хочу ещё, я хочу продолжить. Вставляю ключ в замок зажигания, вслушиваюсь в шум двигателя и нажимаю на газ.

Синди высовывается в окошко, вглядывается сквозь линзы фотоаппарата.

—Улыбочку,— говорит она плоскому пейзажу, клочкам коричневой травы и заграждению из колючей проволоки.

Покрышки отрываются от дороги и я вижу, как шкала тахометра превращается в указатель высоты. Делаю ещё одну затяжку и откидываюсь в сверхкомфортное желатиноподобное водительское сиденье.

Мы летим прочь, стремясь достигнуть горизонта, а Синди жмёт спуск своей полуавтоматической мыльницы, снимая навскидку землю, всё более удаляющуюся от нас.

—Улыбочку!